Андрей медленно повел головой направо, налево и увидел, что лежит на груде каких-то вещей, вокруг молчаливо столпились рабочие, а сверху все льет и льет…
— Где пробы? — спросил он, почти не слыша своего слабого голоса.
Но Альварес расслышал и успокаивающе погладил его мокрой ладонью по лбу:
— Целы, целы, не беспокойся. Ты в них так вцепился, что мы еле вытащили этот проклятый мешок у тебя из рук. Ведь он тебя чуть не утопил. Потянул на дно не хуже камня на шее.
Альварес укоризненно покачал головой и вдруг, наклонившись ближе к Андрею, ласково добавил:
— А из тебя получается настоящий исследователь, chamaco, — и неожиданно поцеловал его в щеку.
ОШЕЛОМЛЯЮЩИЕ НОВОСТИ
Неужели он опять в Ученом городке, в тихой и праздничной чистоте своей лаборатории, а за широкими окнами — живые дома и родные стройные березы в первой нежной зелени весны?..
Странно, но теперь — когда Андрей повидал их собственными глазами — джунгли казались ему еще более неправдоподобными и нереальными, чем прежде, пока были знакомы лишь по книгам. Зловещий, давящий сумрак Великого Леса, ночные вскрики обезьян, священный колодец, развалины затерянного города, цепко оплетенные лианами, — неужели это и в самом деле было? И дождь, непрерывно льющийся с неба. И то, как Андрей лежал в луже на берегу мутной Усумасинты, постепенно приходя в себя. И как потом три дня они мчались на плотах по взбесившейся реке, рискуя каждый миг налететь на какую-нибудь корягу и перевернуться, а дождь все сеял и сеял с неба…
Неужели все это было наяву, не во сне?
Как поверить в это, когда за окном видны среди молодой зелени привычные стеклянные крыши институтских оранжерей, а за ними вздымается среди деревьев высокое здание Вычислительного центра. Все такое привычное, знакомое до мелочей, словно и не уезжал никуда.
Первые дни ему было не до лирических переживаний. Сразу захлестнула горячка работы.
Три пробирки с заветными образцами, добытыми из гробницы, все-таки разбились во время купанья в разбушевавшейся Усумасинте. Одну пробу Андрей забраковал: были опасения, что стерильность нарушилась. Но остальные уцелели, ему удалось довезти их благополучно до лаборатории.
Теперь надо было узнать, какие невидимки прячутся в этих пробирках.
Нелегкая задача, а вернее — множество трудных задач стояло перед Андреем. Ведь неизвестно, какие именно микробы или вирусы могут находиться в привезенных пробах. Их предстояло точно определить, опознать, а для этого нужно было сначала разделить, подобрать для каждого возможного вида такую питательную среду и температурный режим, чтобы в данной пробирке заведомо оказалась лишь одна разновидность микроскопических обитателей и притом в наилучших условиях для своего размножения.
Целыми днями сидя в изолированной от всего мира камере-боксе, Андрей занимался рассевом привезенных культур по чашкам Петри и плоским флаконам-матрацам с питательными средами. Затем эти посевы помещались в термостаты, где на обильных «хлебах» невидимки начнут быстро размножаться, и тогда их удастся опознать под микроскопом.
Работа эта была кропотливой и медленной. Но еще больше возни с вирусными пробами. В отличие от микробов вирусы могут жить и размножаться лишь в культурах живых тканей. Лучше всего для этого подходят обыкновенные куриные яйца с только начавшими развиваться зародышами. Берут шприц с пробой, которую надо проверить и размножить, прокалывают иглой скорлупу и вводят туда порцию неопознанных вирусов-невидимок. Теперь остается тщательно заделать крошечное отверстие, поместить яйцо в термостат и ждать.
Ожидание было самым томительным и трудным. Пока Андрей был занят рассевом, время летело. Но потом оно вроде сразу остановилось.
Он пытался заставить себя не торчать целыми днями без толку в институте, хитрил сам с собой, придумывая хоть какие-нибудь занятия. Начинал писать отчет, но тут же бросал, потому что ведь оставалось неизвестным самое главное — результаты его путешествия. Старался заставить себя заняться другими исследованиями, которые отложил на время поездки. Темы были интересные, но сейчас они все как-то потускнели.
Он уходил бродить по улочкам, свободно змеившимся между домами и незаметно переходившим в лесные тропинки, где, разглядывая его, на соснах цокали и приветственно размахивали хвостами любопытные белки, а из-под ног вдруг выскакивал затаившийся, перепуганный заяц.
Но мысли его все время оставались в лаборатории, где в термостатах медленно зрели ответы на вопросы и загадки, не дававшие ему покоя. И рано утром, в предрассветной темноте он уже спешил, все убыстряя шаг, к зданию института, на фронтоне которого еще по ночному сияла неоновым светом романтическая эмблема — витая загадочная спираль молекулы ДНК, таинственной хранительницы наследственности. Сразу же проходил в лабораторию. Убедившись, что все благополучно и автоматика точно выдерживает нужный режим, Андрей уныло брел в свой кабинет или отправлялся на какое-нибудь ученое обсуждение. Но вскоре снова возвращался в лабораторию — лишний раз убедиться, что все в полном порядке и делать ему пока нечего…
А вечерами дома, со стены на него с загадочной усмешкой смотрел древний жрец — копию погребальной маски, так понравившейся Андрею, подарил ему при прощании профессор.
Жрец словно спрашивал его:
— Ну, так что же ты надеешься найти в своих пробирках: следы пришельцев из Атлантиды или космических гостей?..
От Альвареса шли письма, проникнутые нетерпением, хотя он и предостерегал от поспешности, которая могла бы испортить исследования:
»…Хочу напомнить вам, дорогой друг, что у древних майя был неплохой обычай: историков; искажавших факты, там неукоснительно и без всякого снисхождения казнили…
А нам с вами, ведущим следствие сквозь века, ведь очень легко что-то недоучесть и просмотреть, второстепенное принять за главное под гипнозом любимой и давно лелеемой гипотезы — и вот ты уж незаметно для себя начинаешь, пусть даже невольно, без злого умысла, искажать истину. И неважно, что наш либеральный и прогрессивный век смотрит на это более снисходительно, чем древние майя. Мы будем потом казнить и терзать себя сами, когда выяснится, что забрели по ложному пути совсем в иную сторону от истины…
Мне сейчас приходится много выступать с лекциями и в печати, рассказывая о наших открытиях, и подавать их в несколько сенсационном плане: затерянные города, гробницы в пирамидах, бесценные находки в пучинах священного колодца… Вы знаете, как я этого не люблю. Но ничего не поделаешь, надо добывать деньги на дальнейшие исследования.
Однако, изучая привезенные материалы в тиши своей ученой кельи (Андрей невольно улыбнулся, вспомнив, какой беспорядок царил в этой самой «келье»), я все время стараюсь допрашивать их с пристрастием, спорить с собой и опровергать себя.
Очень уж много загадок и темных мест! Поторопили бы вы весьма уважаемого мною профессора Юрия Кнорозова, чтобы он поскорее завершил работу над дешифровкой всей письменности древних майя. Как нам стало бы легче!..
Но шутки в сторону. Есть некоторые вещи, вызывающие у меня смутные сомнения — это скорее интуиция, неосознанная тревога, чем логичные доводы. И я не хочу вам забивать голову археологическими тонкостями, пока сам в них не разобрался.
С тем большим нетерпением жду весточки о ваших исследованиях и хотя бы самых первоначальных выводах…»
Эти непонятные сомнения Альвареса тревожили Буланова. Но, к счастью, томительное ожидание близилось к концу. Снова начиналась горячая пора.
Науке известны тысячи различных микроорганизмов, и никто не мог бы предсказать, какие именно из них окажутся в пробах, привезенных из Мексики, лучше всего, если вовсе пока никому не ведомые. Одним, чтобы дать «чистые посевы», как называют их микробиологи, и тем -обнаружить себя, достаточно всего несколько часов пребывания в термостате на плотной питательной среде из агар-агара. Других, чтобы опознать, Андрею приходилось долго тоже «допрашивать с пристрастием», подвергая воздействию различных химикатов. А если и это окажется недостаточным, исследования затянутся, надо будет проверять неопознанных микробов на лабораторных кроликах и морских свинках.